Перевертыши пространства и времени

Классический пролог на небесах, открывающий действие трагедии, заменен прологом в земной забегаловке, где впрямую иллюстрируется теза Мефистофеля о божьей искре: «И с этой искрой скот скотом живет».

Начальный спор о добродетелях Фауста, приведенный Мефистофелем к банальному пари с Господом («У вас я сумасброда отобью, немного взявши в выучку свою»), разыгран с грубой прямотой нравов, царящих в тюремной камере, где прожженные зэки опускают безмолвных «петушков». Кроткий Фауст в роли «петушка» и похотливо топчущий его Мефистофель густо накладывают тени на образ «скота», но сразу же отодвигают в неизведанную и, скорей всего, нереальную даль то самое «остановившееся прекрасное мгновение», которым, как мы знаем, должна завершиться история, рассказанная Гете.

«Как мы знаем» — категория, совершенно неприемлемая для трактовки «Фауста», которую избрал постановщик. Известный режиссер Франк Касторф (Frank Castorf) насытил спектакль такими деталями, о которых мы совершенно ничего не знаем. Во всяком случае, не в связи с «Фаустом». Здесь тоже действует дьявольский посланец, вылупившийся из добренького пуделя. «На шляпе петушиное перо» — единственный атрибут, позволяющий выделить Мефистофеля из сонма персонажей в первых сценах.

Прочая классическая атрибутика забыта начисто. «Камзол в обтяжку, на плечах накидка», равно как и «сбоку шпага с выгнутым эфесом» вычеркнуты вместе с обстановкой средневековой Германии, в которой вроде бы должно разворачиваться действие трагедии. Образ Мефистофеля, воплощенный Марком Хоземаном (Marc Hosemann), это житейски узнаваемый типаж уличного бандита, довлеющего над слабыми и с фиглярской миной пасующего перед силой. Образ Фауста в исполнении Мартина Вутке (Martin Wuttke) — буквальное воплощение двуликого Януса, лица которого устремлены не только к будущему и прошлому, но и к Альцгеймеру с Паркинсоном.

Образ Маргариты, которую сыграла русско-немецкая актриса Валерия Чепланова (Valery Tscheplanowa), это не обычная простушка, а простушка из борделя, которая делит «своего» Фауста с коллегами по ремеслу.

Что касается сюжетного фона, то Касторф осуществил немыслимый переброс из средневековой Германии во Францию эпохи крушения колониализма и кризиса Пятой республики. Отсюда все последующие сдвиги: чернокожие рэперы в парижской подземке вместо сатиров и фавнов, североафриканские колдуньи и вудуистский Барон Суббота вместо европейских ведьм на Лысой горе, надсада и горечь алжирской войны вместо «исторически обусловленных» средневековых бедствий.

Судя по реакции в зале зрители по-разному воспринимают эти перевертыши пространства и времени. Кто-то восторгается, кто-то полностью не приемлет. Но всем понятно, что это грандиозная постановка, беспрецедентная по масштабам, да еще и предпринятая Касторфом под занавес своей театральной карьеры. Легендарный руководитель Volksbühne объявил об уходе на пенсию. «Фауст» —его последняя вещь. Пока, во всяком случае, это выглядит так.

Семичасовая рабочая ночь

С именем Касторфа, возглавившего Volksbühne в 1992 году, связывают возрождение некогда знаменитого театра, основанного сто лет назад на «рабочие гроши» и моментально взлетевшего до высот самого авангардистского, стильного и острого ристалища Европы. У истоков тогдашней славы Volksbühne стоял реформатор немецкого театра Эрвин Пискатор — фигура не менее культовая, чем Мейерхольд в советской России.

Во времена ГДР слава самого задиристого и боевитого театра стала, так сказать, историческим реликтом. Однако во времена падения Берлинской стены она засияла вновь, а Касторф поддержал революционный настрой артистов и администрации своим неоценимым художественным вкладом. Берлинский «народный» театр вновь стал мировой величиной.

Ясно, что нынешний уход культового руководителя сам по себе должен стать культовым явлением. Так и случилось. У Касторфа есть полное право заявить (правда, он этого не делает), что титаническим воплощением «Фауста» он памятник себе воздвиг нерукотворный.

И дело не только в масштабах спектакля. Дело еще и в невероятной тонкости, точности и выверенности каждой его детали. Деталей, как и нот в многотрудной симфонии, — тысячи. И почти все они звучат форте.

Семичасовое действо и впрямь разыграно как по нотам, оно несется и несется без намеков на провисание. Игра актеров впечатляет истовой напряженностью. Сыграно не только на нерве, но и на грани цирка пополам с мюзик-холлом: яркие монологи, хитроумные мизансцены, песни, танцы, уморительные клоунады, акробатические этюды, гимнастические «смертельные номера».

Увидеть все это за один вечер (незаметно переходящий в ночь и раннее утро) — все равно что прожить как минимум месяц насыщенной театральной жизнью.

Все музы в гости к нам

И не только театральной! В спектакле доведен до технического совершенства и особый постановочный прием, ставший «маркой» Volksbühne еще в 20-е годы: слияние сценического и кинематографического действия. Часть сцен проигрывается как фильм, на огромном экране.

Прелесть в том, что современная дигитализированная проекция делает экранную картинку столь же натуральной, как и живая сцена. А в сумме рождается «четырехмерный» зрительный конгломерат, позволяющий видеть и то, что разыгрывается на просцениуме, и то, что в обычном театре было бы «затеряно» за декорациями. Все эти эпизоды снимаются вживую мобильной камерной группой, вживую монтируются и чередой выразительных кадров передаются на экран. Да еще и пляшут с экрана на экран, поскольку декорации спектакля с встроенными экранами тоже беспрерывно движутся.

Независимо от того, согласен зритель или нет с режиссерским «произволом», превратившим немецкую классическую трагедию в парижский шансон времен Эдит Пиаф и несовершеннолетней Мирей Матье, он заворожен действием до самого финала. Еще раз подчеркнем: будет ли финал губительно прекрасен или «спасительно» неясен, как и предыдущие эпизоды, — это дело вкуса. Заметим лишь, что режиссерский «изворот» продиктован, как ни странно, первоначальным замыслом самого Гете. Ведь он задумывал и писал ФИЛОСОФСКУЮ трагедию.

К столь редкому для нынешнего театра жанру апеллирует и Касторф. Проблема лишь в том, что философские споры, заполняющие ткань произведения, идут от времен схоластов и фанатиков философского камня. Современному зрителю они скучны и малопонятны.

Совсем другое дело философские баталии нынешней эпохи, чьей закваской стали исторические коллизии полувековой давности: крушение колониализма, изменение карты мира, перераспределение центров мирового влияния, волны миграции и «мультикультизации», переосознание человечеством и каждым отдельным человеком своей значимости. Или ничтожности? Тут есть над чем задуматься.

---

Читайте также:

• Как немцам немцев показали. Спектакль «Три товарища» в Берлине
• В Берлине ставят «Бориса Годунова»
• Шекспир умер. Да здравствует Шекспир! Спектакль «Ричард III» театра Schaubühne
• То ли танец, то ли оргазм: безумная жизнь Валески Герт

---