В «Живом Берлине» всегда было много выходцев из Украины, включая последнего главного редактора. Даже сейчас, когда мы временно вывели проект из «спячки» и к волонтерской работе смогло вернуться меньше половины редакции, с нами здесь ребята из Киева, Днепра, Сум и Одессы. У них в Украине родственники и друзья. Мы обратились к этим людям, которых знаем лично, с просьбой рассказать, что происходит вокруг них сейчас. Не все смогли, не все согласились, но несколько рассказов мы записали. Новые записи мы будем добавлять по мере поступления.

---

Из самого пекла: Алиса Ростовцева, Мариуполь, 29 марта 2022 года

Фото: Алиса Ростовцева

«Первый день, как вырвались. Праздник Пурим. Костюма нет, есть папина кофта и каким-то чудом попавшая в косметичку повязка с ушками. Сначала мы освещали подвал ханукальными свечами, ели мацу вместо хлеба, а как только вырвались — наступил Пурим и нашлись уши».

Меня зовут Алиса, мне 36 лет и до войны я работала координатором благотворительных и образовательных проектов в еврейской общине Мариуполя. У меня было много проектов для детей, для подростков, для студентов, для взрослых женщин и мужчин, для пенсионеров. Не только для евреев, а для каждого, кому интересна культура, история, обычаи еврейского народа. В общем, была очень насыщенная жизнь и очень много планов.

Жила я с мужем, мамой и бабушкой в центре города. У нас был, что называется, “одесский двор” — много разноплановых и разномастных домов, объединенных одним двором. Все очень дружно было. У некоторых домов были подвалы, у некоторых — крошечные «шкафы» [погреба] для закаток.

Один большой подвал мы расчистили всем двором и первое время прятались в нем. Он был очень холодный и сырой. Туда мы спускались только когда начинались обстрелы, когда начинало грохотать. Собирались там все вместе и сидели. А потом [когда обстрел заканчивался] поднимались и расходились по домам. Дома тогда еще был газ, но воды и электричества уже не было. В какой-то момент исчезла связь.

Через несколько дней, когда пропал и газ, а на улице температура стала –9 градусов, мы расчистили другой подвал, который был больше. Из старой духовки сделали буржуйку: обложили [духовку] камнями, проделали в ней дырку и вывели дым [наружу].

Мой муж до войны занимался мебелью, у него были материалы для кухонь, и все это мы пилили (конечно, вручную) и топили печку, чтобы не замерзли ни дети, ни мы.

24 февраля в Украине началась война. В городе сразу началась паника, огромные очереди на заправках, пропала [питьевая] вода, мука, дрожжи, яйца, еще какие-то товары. С 2014-го мы хранили дома какие-то минимальные запасы батареек, свечей, несколько канистр с бензином, постоянно держали заряженными пауэр-банки, следили, чтобы телефоны были тоже все время заряжены. Мы не были готовы к войне, но все время были в каком-то напряжении.

В день, когда война началась, мы заправили машину и поехали по городу в поисках воды для себя, для соседей, покупали вещи, которые в тот момент нам казались необходимыми. Готовились… я не знаю, к чему мы готовились [в тот день], нам казалось, что ко всему. Оказалось, что невозможно быть готовыми ко всему. Но мы очень старались.

Первый день у нас прошел в панических закупках. Мы набрали много питьевой воды, тогда даже казалось, что слишком много [невесело смеется].

На второй день, когда немножко улеглась паника, мы посмотрели по сторонам и начали помогать тем, кому нужна была помощь. С левого берега поехали семьи, их дома обстреливались. Появились лагеря для беженцев. Мы начали возить туда еду, какие-то вещи. Перевезли несколько семей [с левого берега]. К нам приехали наши друзья, мы поселили их в пустой квартире рядом.

Следующие два дня мы носились по городу, продуктовые магазины очень быстро пустели, но такой паники уже не было. Самым хорошим знаком было то, что вывозили мусор и привозили воду [в магазины]. Она быстро исчезала, но стабильно привозили еще. Привозили хлеб, его можно было дождаться. Он тут же исчезал, но он был.

Я ходила в синагогу и старалась помочь продуктами. Когда была связь, я могла сообщить всем, что каждый день с 10:00 до 11:00 можно прийти и получить продуктовую помощь. Муж развозил [продукты] по домам тех, кто не мог прийти. Но тогда уже начались обстрелы, в городе появились опасные районы, куда ехать было страшно. В тот момент мы думали, что именно это и есть страшно.

Все шло по нарастающей, как в глупой компьютерной игре, когда ты начинаешь играть, тебе кажется самым страшным вот этот персонаж. А потом, через двадцать пять уровней, ты понимаешь, что мимо него можно было пройти и не заметить. Так и тут. Когда мы слышали первые взрывы, было страшно. Но сейчас я понимаю, что те взрывы были чем-то тихим, спокойным, далеким.

Первого марта мы попали под обстрел. Поехали к знакомым заряжать телефоны. На обратном пути, когда вышли со двора вместе с подругой, которая пошла выгуливать собаку, услышали треск и грохот. И свист. Услышав свист, я тут же упала на живот, а сверху упал муж и прижал меня к земле, полностью накрыв. Он проводил со мной до этого много бесед по технике выживания. Я вспомнила их и упала, не раздумывая. Над головой что-то свистело, взрывалось.

В какой-то момент все стихло, мы полежали еще секунд тридцать, встали и побежали. Бежали без остановки километра два до нашего дома. Я звонила маме, кричала: «Быстро в подвал!».

Когда мы прибежали домой, все соседи уже были в подвале. Мы начали звонить знакомым, которые были в том районе [из которого мы убежали], не могли дозвониться до вечера. Потом мы узнали, что подруга, которая гуляла с собакой, была ранена и ее увезли в больницу. Ей ампутировали часть стопы, были рассечены мышцы бедра другой ноги. Ей сделали кучу операций и нужен был месяц реабилитации. А потом пропала связь.

Это был первый случай, когда кто-то из знакомых получил такие ранения. Потом мы узнали, что ее забрали из больницы. А больницу с тех пор не раз обстреливали. Но она уже была у знакомых в частном секторе, которые делали ей перевязки. Они две недели за ней ухаживали. Позднее ее удалось вывезти на заднем сиденье автомобиля в Днепр.

У меня есть друзья, знакомые, члены [еврейской] общины, каждый из которых как член семьи для меня, которые погибли, которые ранены. Есть те, кто получил помощь, есть те, кто нуждается в помощи. И огромное, огромное количество людей, о которых нет никакой информации. В Мариуполе нет абсолютно никакой связи: ни телефона, ни интернета.

[В городе] огромное число людей, которые не могут выехать: те, у кого нет [своего] транспорта, пенсионеры, те, кто не может пешком дойти до другого конца города. Были случаи, когда мы забирали людей с блок-постов, когда люди добирались туда, где была связь и звонили: «Спасите! Мы стоим здесь, заберите нас!». Мы их забирали. В Запорожье, в Днепр мы не всех смогли вывезти, но хотя бы в безопасное место на побережье.

Сейчас пытаемся найти возможности спасти остальных.

Я работаю в еврейской общине Мариуполя, в ней 400-500 активных членов. А значит неизбежно есть столкновения разных точек зрения. Моя позиция с 2014 года была понятной, четкой и всячески афишируемой, поэтому тему политики поднимали только те, кто со мной на одной волне и разделяли мою точку зрения.

Да, есть другие, кто был бы рад [установлению оккупационного режима]. Но сейчас война по другому расставила приоритеты. Все те, кто там остался, скорее будут просто рады, если перестанут стрелять.

Я постоянно общаюсь с теми, кто вырвался из Мариуполя, с кем есть связь. Всегда есть какие-то проблемы, вопросы, боли, беды, которые нужно решить, скоординировать. И это то, чем я занимаюсь. Очень многие готовы помочь, но при этом людям нужно понимать, куда и с каким вопросом они могут обратиться.

С людьми, которые уехали из Украины, я общаюсь гораздо реже, потому что я понимаю, мне нечем им помочь. Они находятся в месте, где есть специалисты, где работают службы помощи, где есть свои координационные системы. Просто узнать, как дела, обменяться фотографиями… Да, мы общаемся, но не очень активно.

Большая часть времени уходит на тех, кто сейчас в Украине. Особенно тех, кто в Бердянске, Мелекино, в других поселках под Мариуполем. Сейчас с ними пропала связь. Вот в данный момент ее нет. Мы очень надеемся, что она появится. Она нужна для координации движения оттуда в центральную Украину. А затем каждый человек принимает решение, куда он двинется дальше.

Кто поддерживает меня сейчас? Поддерживают все, весь мир. В первую очередь, конечно, семья: муж, мама, папа, брат. Все те, кто переживал за нас, кто оказался рядом, кто каждый день звонил, пытался найти хоть какую-то информацию о нас. Поддерживает огромное количество друзей и знакомых, переживают, спрашивают, чем могут помочь…

Я до сих пор не могу понять, чем мне можно помочь. Я не готова признать, что у меня больше ничего нет. У меня есть целый мир, у меня очень много друзей и знакомых, но из материального есть только то, что я унесла в руках.

Я спасла ноутбук. Это моя работа. Там списки людей, которым можно помочь, там фотографии, документы, которые могут пригодиться тем, кто хочет выехать. Понимание того, что я могу чем-то помогать, меня очень поддерживает. Мне многие говорят, что я же сама беженка, сама из Мариуполя. Но пока я помогаю, я не чувствую себя жертвой. А когда перестаю помогать, накрывает просто невероятная тоска, чернота и руки опускаются.

Спасибо всем, кто дал нам место, где жить; всем, кто мне пишет, кто мне звонит, кто спрашивает, как дела. Это та страховочная сетка, которая не дает упасть. Когда мне совсем плохо, я открываю мессенджеры, и всегда есть от кого-нибудь неотвеченный вопрос «Привет! Как ты?». Тогда я начинаю переписываться с этим человеком и постепенно выхожу из темноты, тоски и бес-перс-пек-тив-няка.

Пока я помогаю, я не чувствую себя жертвой

Откуда получаю информацию, каким источникам доверяю? Это очень сложный вопрос. Я стараюсь мониторить украинские новости. Но жизнь в Мариуполе показала, что в большинстве случаев верить можно только тому, что ты видишь сам. Часто кто-то приходил и рассказывал, что дома на такой-то улице нет, а он там оказывался. Но не было соседнего дома, например. О том, что Мариуполь взяли, мы слышали практически каждый день от разных людей.

Первый вопрос, который я задала, когда смогла выйти на связь с папой: что происходит с Украиной? Нам говорили, что Харьков и Днепр уже не Украина, что Мариуполь давно уже то ли сдали, то ли взяли… При этом продолжались бомбежки, продолжались обстрелы, и это было для нас единственным признаком того, что город еще сражается.

Источникам я, наверное, никаким не доверяю. Есть такие, к которым я прислушиваюсь, они дают общий вектор информационного настроения. Но на 100% я даже себе, не то что источникам, поверить не могу.

Выезжая из Бердянска, мы проехали около 15 блок-постов [вооруженных сил РФ]. Отношение к нам было нейтрально вежливое. Нас останавливали, проверяли сумки, багажник. Мужа обыскивали… Но не было никаких конфликтных ситуаций. Может сыграло роль, что в машине еще сидели три напуганные женщины… Я не знаю.

Один [солдат ВС РФ] посоветовал снять тонировку со стекол. Он не требовал снять ее немедленно, а сказал, что это в наших интересах — когда не видно, кто в салоне, могут расстрелять машину. Мы ее сняли.

На другом посту посоветовали, как только начнет темнеть, сразу искать любое село, чтобы заночевать и ни в коем случае не ехать по темноте. Нам этот совет, слава богу, не пригодился. Мы въезжали в Запорожье в тот момент, когда садилось солнце.

Сейчас мы в Виннице.

Думала ли я, что такое может случиться? Я не думала, не допускала. Шли такие разговоры, многие мои знакомые обсуждали, стоит ли оставаться или лучше уехать, будет ли обострение, какое оно будет… Такого не ожидал никто.

С 2014 года, а особенно, когда началась пандемия, мы все время что-то запасали и хранили. Но это было скорее из разряда, знаете, купить свечи, чтобы не выключили электричество. Раз мы все запасли, как хомяки, значит, ничего не произойдет.

Когда все только начиналось, у нас было относительно тихо первые дни войны. Мы привели подвал в порядок, чтобы он нам не понадобился. Как взять зонтик утром, чтобы не было дождя. Не допускалось даже, что [все] это может стать реальностью, это было невозможной мыслью. Какие-то разговоры были, что может быть обострение, конфликт… Но не война.

Записал Борис Шавлов

---

Алина Покрышко, Тернополь, 14 марта 2022 года

Фото: Алина Покрышко

Меня зовут Алина, мне 27 лет, я врач-педиатр, недавно ставший детским аллергологом и преподавателем педиатрии в Тернопольском медицинском университете.

Сейчас живу в городе Тернополь, это запад Украины. Училась в Харьковском медицинском университете, после этого работала в Запорожской областной детской больнице, педиатром в приемном покое.

В Тернополе все более или менее спокойно. Это один из немногих городов, которые еще не бомбили. Потому что тут нечего бомбить, только старый аэропорт, который никому не нужен.

А так все остальные города, даже на западной Украине, особенно те, которые имеют большие военные участки, давным-давно уже затронуты.

После второй недели войны люди даже немного приспособились, уже нет того шока. Уже мало кто спускается в подвалы при сиренах [воздушной тревоги], хотя сирены играют довольно часто, по несколько раз в день точно, но при этом пытаются укрыться хотя бы дома. Есть смельчаки, которые гуляют по улицам и во время сирен. А ситуация в Харькове, в Запорожье, в областях хуже. Особенно в Харькове.

В Тернополе транспорт ходит, но, конечно, не во время сирен. Магазины… основное все есть. Конечно, дефицит существует, многое сейчас не достать. Но для жизни хватает.

В Харькове, мне одногруппница рассказывала, одна семья на 4 тыс. гривен (примерно 120 евро по курсу на 14 марта, — прим. ред.) смогла купить буквально буханку хлеба, какой-то странный сырочек, колбасу по типу докторской, в общем, минимальные позиции, и это огромнейшие деньги.

В Харькове она добиралась от бомбоубежища до вокзала на такси и это ей стоило 10 тыс. гривен (примерно 300 евро по курсу на 14 марта, — прим. ред.). Это было пару дней назад, сейчас все могло еще больше вырасти.

Мои родные, слава богу, не пострадали. Моя сестра добиралась с малышом из Запорожья двое суток и насколько это было стрессово — и я [все же] считаю, это было ничто.

Буквально вчера мне звонила заведующая приемного покоя из Запорожья [где я раньше работала], и рассказала, что в реанимационное отделение поступил ребенок из Запорожской области с ампутацией нижней конечности. То есть, ребенок останется инвалидом на всю жизнь. Девочка пятнадцати лет. Для меня это ощущается так, как будто пострадал какой-то мой знакомый. Это совсем близко. [Пострадавших] родных — нет. Знакомых — много.

Фото прислано Алиной Покрышко

Такого Харькова, в котором я училась, мне даже страшно об этом говорить, больше не существует. Это [был] невероятно красивый город. По мне, это самый красивый город в Украине. Кто-то больше любит Львов, кто-то Киев, кто-то Харьков. Вот для меня ближе всего был Харьков. И сейчас, просматривая все видео [разрушений Харькова], ну это просто ощущается физической болью.

Ко мне приехала моя одногруппница из Харькова, они с мамой успели эвакуироваться. Они десять дней просидели в метро. Она говорит, что пока ехала в такси (до вокзала, за 10 тыс. гривен), было ощущение, как будто ты переместился в игру S.T.A.L.K.E.R.: все здания черные, без окон, полуразрушенные, людей абсолютно нет, и только слышны перестрелки и какие-то звуки ужасающие, и больше ничего.

Никого я [лично] не знаю, кто был бы рад оккупационному режиму. Даже в 2014 году, когда началась эта война, многие ребята из Луганска и Донецка переводились в наши вузы здесь. У меня в группе [были] две девчонки из Луганска, в общежитии была соседка из Донецка. Многие ребята переехали [тогда] по разным областям Украины. И никто, никто такого бреда не говорил.

Те, кто остались в Луганске, в Донецке, да, такие есть. Им промывали мозги долго. И даже сейчас, в тех городах, которые уже оккупированы, например, в Мелитополе, уже раздают такие листовочки со списком тех сайтов, тех телеграм-каналов, которые надо открывать, которые вещают как бы правду. И все равно, в Мелитополе, у моих знакомых там остались родители, там проходят митинги, до сих люди выходят на улицы и посылают российских солдат на три буквы, и пытаются хоть как-то держаться.

Российские солдаты не пускают гуманитарную помощь на территорию Мелитополя. Не все это знают. Многие [там], мне кажется, уже купились на пропаганду России и уверены, что это украинский народ про них забыл. Но ведь огромнейшие фуры заворачивают. Там сейчас ужасно не хватает продуктов, не хватает медикаментов. Люди даже растапливали снег, чтобы воду просто получить. Частые перебои с электричеством, перебои со связью. Люди не могут связаться с родными, которые остались в Мелитополе. Уже началось мародерство. Как это ни печально, мародерство со всех сторон. Даже украинцы подчищают магазины. То же самое с русской стороны.

Тероборона (территориальная оборона, вид ополчения, — прим. ред.) переполнена. У меня почти каждый [знакомый мужчина] пошел в тероборону. Не всех взяли, просто напросто не хватает оружия. Идет конкурс, берут тех, кто хоть с какой-то физической подготовкой. Так в Тернополе, то же самое в Запорожье и Харькове.

Киев меня очень радует. Даже [шоу-] звезды наши остались. Взять, например, солиста группы «Бумбокс», он не поехал в турне, и остался защищать Киев (Андрей Хлывнюк, вокалист группы «Бумбокс», вступил в тероборону 25 февраля, — прим. ред.). То же самое могу сказать и про многих других, это невероятно!

С теми, кто уехал, я, конечно, общаюсь. У меня много знакомых, кто уехал за границу: Польша, Германия, Венгрия, кто-то уехал просто с востока [Украины] на запад. Синдром выжившего никто не отменял, и им тоже очень тяжело морально. Каждый из них старается чем-то помочь. Кто-то собирает гуманитарную помощь, кто-то помогает другим беженцам, кто-то принимает участие в информационной войне — это тоже довольно важно.

Общаюсь ли я с кем-то, кто ждет прихода войск РФ? [смеется] А я таких не знаю. У меня даже одногруппница из Луганска не то, что не поддерживает данную СПЕЦОПЕРАЦИЮ в кавычках, она ее ярый противник.

Хотя такие люди есть. Во всех странах, что в России, что в Украине, есть люди, которые адекватно мыслят, а есть такие, которые поддаются… лживой информации.

Даже в Харькове, сидя в бомбоубежище (это рассказывает моя одногруппница), одна женщина начала кричать: «Ничего, подождите, Путин нас всех спасет!». Ей сказали: «Женщина, очнитесь. Здесь ваш город разрушают. Больницы обстреливают». Она отвечает: «Так Путин же дает сигнал тревоги, и люди из-за этого спасаются, все хорошо!».

Я даже не хочу ехать навещать своих родных. Бабушка, мама моей мамы, из Сибири. У меня в Сибири сейчас больше родственников, чем в Украине. Всю жизнь я дома общалась на русском. И в Харькове, и в Запорожье я общалась на русском. Не было никакого ущемления. Ни разу никто меня не упрекал за язык.

В Тернополе, да, я общаюсь на украинском. И я считаю это правильным. Почему нет? Это мой язык. Я знаю два языка. Но государственным должен быть один. Это Украина и каждый должен знать украинский и уметь [на нем] общаться. Даже если дома они предпочитают говорить на русском.

Я до последнего не верила, что будет настоящая война. Я думала, что это просто информационная война и на этом все закончится, никаких активных [боевых] действий не будет.

Даже своим студентам-иностранцам я говорила, что не нужно никуда уезжать, это просто информационная война. За что я себя сейчас, если честно, очень сильно корю. Потому что потом начались огромные проблемы на границах.

Запад и восток Украины сейчас очень объединены и меня очень радует то, что большинство людей делает все, что может. Моя семья каждый день принимает все новых и новых беженцев, хотя бы для того, чтобы переночевать и поехать дальше. А так у нас дома уже живут десять человек постоянно. Конечно, ужасно не хватает места и хочется побыть одному хотя бы секундочку.

То же самое могу сказать о моих коллегах, которые либо все свое время проводят в клинике, либо работают с гуманитарной помощью.

Сейчас в Тернополе вся учеба перешла в онлайн. Как в школах, так и в университете. Поэтому я дальше преподаю. В тех городах, где не сильно бомбили — один-два раза — учеба будет продолжаться. Я думаю, это правильно.

Почти все врачи перешли на бесплатное онлайн-консультирование. В городах, где еще более или менее спокойно, как в Тернополе, мы продолжаем работать в клинике, но, опять таки, бесплатно консультируем [в онлайне] людей из горячих точек: Киева, Харькова, Мариуполя, Запорожья.

Проводятся бесплатные курсы первой медицинской помощи, чтобы как можно больше людей знали, как помочь себе и ближним при кровотечениях, при ожогах.

Фото прислано Алиной Покрышко

Записал Николай Мясников

---

Алевтина, Северодонецк (сейчас в Берлине), 18 марта 2022 года

Мое имя Алевтина, мне 44 [года], я психолог. В семье у меня муж, двое детей и мама.

На данный момент мы все разбросаны по миру. Мама живет в подвале в родном городе на Донбассе. Муж в деревне со своей больной матерью там же на Донбассе. Сын тоже остался в Украине, пока в относительной безопасности. Я с дочерью в Германии.

До недавнего времени я находилась в своем родном городе на востоке Украины, на подконтрольной Украине территории, но на седьмой день войны я выехала из города на эвакуационном поезде в сторону Львова. Дорога заняла 34 часа. Уехали мы с дочерью из-за ежедневных обстрелов жилых кварталов. До этого три дня просидели в подвале.

Когда мы выезжали, продуктовые магазины работали, но через три дня закрылись. Сейчас ничего не работает, в городе нет света, газа, общественный транспорт не ходит. Город как вымер. Жизнь есть только в подвалах, но это выживание.

Физически из близких никто не пострадал, но психологически все, кто остался в городе, испытывают сильнейший стресс. Им страшно спать, они не выходят из подвалов. Все дома вокруг пострадали: или горели, или выбиты стекла, или [рядом] падали снаряды.

На фото, присланном Алевтиной, ее дом несколько дней назад

Мой родной город находится на линии фронта. Там нет милиции, военкомат выехал сразу, все службы эвакуированы. Те, кто сразу пошли в тероборону, получили отказ из-за отсутствия оружия.

Так как я оказалась в Германии, то я познакомилась со многими людьми, волонтерами, неравнодушными людьми. До сих пор есть сложности с бытовыми вопросами, неопределенностью. И есть страх, что мы никогда не вернемся в Украину

Информацию получаю от родных. Смотрю официальные источники, страницу администрации города, украинских властей. А сейчас и из новостей Германии, страны, где я остановилась.

Мы пережили первую войну в 2014 году (именно так я называю ее), я начала новую жизнь и было все хорошо, до сих пор не верю, что такое случилось. Это трагедия.

Записала Наталья Жук

---

Сергей Юрченко (имя изменено), Скадовск, Херсонская область, 15 марта 2022 года, вечер

(город Скадовск в настоящий момент оккупирован ВС РФ, — прим. ред.)

Мне 37 [лет], был инструктором по спорту. Семья есть — жена и сын. Территория сейчас оккупирована, и, похоже, ночью будет что-то жесткое.

Утром и днем орки (военнослужащие ВС РФ, — прим. ред.) строили блокпосты вокруг города. В обед все снялись и начали беспорядочно сваливать в сторону Крыма. Многие думают, что будет химическая атака. Мы почитали, что нужны влажные тряпки с раствором соды или лимонной кислоты и лучше закупориваться в помещении. Второй вариант — ядерное, но про это даже думать не хочется.

Со многими [родными и друзьями] потерял связь, [что с ними] я даже не знаю.

У нас в городе разрушений нет, в Херсоне есть. [Это] по информации от друзей, скидывали фотки.

Есть [знакомые], кто пошёл в тероборону. Большинство не берут туда. Не хватает оружия, так что людей берут только с боевым опытом.

Знакомых, кто рад оккупационному режиму нет, но в городе, я знаю, есть люди, которые рады русским и с ними сотрудничают. Относительно всего населения их немного, но достаточно.

Новости читаю в гугле и фейсбуке, ну там ЗСУ, президент, губернаторов некоторых, например, Виталия Кима [губернатор Николаевской области, активно и часто выступающий сейчас в социальных сетях, — прим. ред.]. Короче, только официальные источники, других не беру.

Вадим (корреспондент «Живого Берлина», — прим. ред.), я тебе расскажу ситуацию. 23-го числа звонит знакомый из Киева, его жена — какой-то журналист известный. Я его убеждал, что не будет войны, что России большую цену придется заплатить. Что народ не настолько тупой. Опять игра в запугивание, попытка размена, попытка что-то выторговать этими всеми запугиваниями. Все знакомые были уверены, что [войны] не будет.

Транспорт сейчас не работает. С продуктами напряженка. Не то, чтобы совсем нет, привозят то, чего много. Крупы, например. Сахара нет, соли нет, муки нет. Сейчас в основном продукты от местных производителей: морковка, лук, картошка. Чеснока нет. Есть капуста. Картошку селяне привозят и на рынке продают.

По городу передвигаться безопасно, но только в дневное время, за пределами — нет. Были случаи, когда [за городом] стреляли по машинам, даже с детьми.

Уехать я сам не пробовал. Уже 24-го после полудня выехать было невозможно. Все было перекрыто и начались активные боевые действия.

Обновление от Сергея, 16 марта, утро

Они (ВС РФ, — прим. ред.) вернулись. Начался террор. Увезли в неизвестном направлении мэра города и [его] помощника, который занимался обеспечением общественного порядка. Начинают щемить активистов.

Видео Сергея Юрченко: жители Скадовска требуют вернуть мэра и высказывают свое мнение о происходящем

Вышли протестовать. Людей закидали слезоточивыми и светошумовыми гранатами. Мне осколок в ногу прилетел. Повезло, что штаны из плотной ткани. Рядом со мной в трех метрах взорвалась [светошумовая] граната, и еще одна прямо рядом с ногой. Собственно, осколок от нее. Домой добрался, сейчас все нормально.

Видео Сергея Юрченко: ВС РФ разгоняют протестующих газовыми и светошумовыми гранатами, а также стрельбой

Обновление от редакции, 16 марта:

Мэр Скадовска, Александр Яковлев, выложил видео. Кажется, что с ним сейчас все в порядке, но полной уверенности в этом нет.

Записал Вадим Романюк

---

Александра Веденяпина. Харьков, 4 марта 2022 года

Фото Александры Веденяпиной

Меня зовут Александра. Мне 28 лет. Я проджект-менеджер в одной из украинских IT-компаний.

Сейчас я в Харьковской области, в городе Лозовая. Из Харькова выбралась буквально сегодня. Очень сильно обстреливали город и семь дней мы жили под обстрелами. С каждым днем ситуация ухудшалась, становилось очень страшно и поэтому мы сейчас выехали. И собираемся ехать дальше на запад.

Пока я была в Харькове, все свое время я проводила или в ванной, или в коридоре. Работать было невозможно, потому что то нет света, то интернета, то даже мобильной связи. Я не могла даже позвонить. Периодически у меня получалось выходить на связь, но это было не всегда.

Продукты есть, но не все. Магазины работают не все. Например, в моем районе работал только один магазин. И еще один большой — в 30 минутах ходьбы от дома. В магазинах нет хлеба, нет мяса, нет колбасы, нет даже консервов. В основном есть молочка, какие-то хлебцы и то не везде, овощи-фрукты тоже смотря в каком магазине, какие-то крупы тоже еще есть.

В мой дом, где я снимала квартиру, в подъезд прилетел снаряд, выбило окна во всем доме и в окрестностях. У меня были металлопластиковые окна, у меня не выбило, но от удара они открылись и разбилось все, что было около подоконников.

Видео Александры Веденяпиной

Некоторые друзья и знакомые пошли в тероборону (территориальная оборона, вид ополчения — прим. ред.). Некоторые уехали. В основном либо в западную, либо в центральную Украину, там тихо. Мы связываемся.

[До войны] информация ходила, конечно же, разная, но я и представить в страшном сне не могла, что такое может в принципе у нас когда-нибудь случиться, такое произойти. Обстановка была [спокойная] у нас до начала боевых действий, я просто планировала жизнь, планировала отпуск, 17 марта я должна была лететь в Египет, я планировала [пойти] на курсы, я планировала переехать обратно в Киев, ну то есть я планировала свою жизнь, просто жить.

Ой, Яна (корреспондент ЖБ, — прим. ред.), на вопросы я ответила, но хочу так, чисто от себя добавить. Скажу так: это реально страшно. Знаешь, когда это все произошло, я проснулась в пять утра от взрывов, «подорвалась», я не понимала, что происходит. Ты сонный, ты не понимаешь, ты слышишь только очень громкие взрывы и понимаешь, что все, по ходу война.

Что делать? Выезжать? Не выезжать? Ждать? Пересидеть? Ты вообще как бы не в состоянии [решить]. Потом уже, чуть попозже, посидел, помониторил новости, слышишь, что стреляют, но все-таки была надежда, что это все успокоится и никуда выезжать не нужно. Так прошло несколько дней.

А потом, когда отключили свет, был какой-то взрыв очень сильный, отключили свет, интернет, связь, то есть вообще ничего не было. Тогда я перебралась к друзьям. Жила у них какое-то время. Потом когда и у них отключили свет и интернет, я уже и работать не могла, и ничего толком делать. На следующий день я позвонила соседям и узнала, что дома стекла повылетали и на кухне все разбито, ну, короче, капец.

Самое страшное, что ты не знаешь, прилетит этот снаряд тебе в дом или под дом, попадешь ты под него или не попадешь. Каждый раз, когда ты слышишь какие-то взрывы, ты просто в панике бежишь куда-то в коридор, в ванную, в укрытие. Семь дней я спала в коридоре, потому что страшно. Вплоть до того, что, бывало, самолеты ночью пролетали так низко, что ты просыпаешься и опять бежишь куда-то в укрытие.

Постоянно на нервах, есть ты просто физически не можешь, потому что не лезет. У меня случилось несколько истерик за это время, но уже под конец, когда я понимала, что ну все, бомбят, когда раздолбали площадь в Харькове и дом наш. Это очень тяжело, это очень страшно.

Мне было очень страшно выезжать, потому что у меня машина, а заправить ее негде, заправки по городу не работают. Только некоторые и то там очередь километровая. А у меня была четверть бака в машине. И выезжать если на Полтаву или на Днепр, то мне не хватит.

Люди, конечно, разное говорят, что вроде как есть заправки, что вроде как работают, но вот сегодня я, допустим, подъехала к заправке и на мне закончился дизель, хотя я уже к кассе подошла.

Благо нашлись люди [и подсказали, куда ехать]. Мы просто смогли выехать на этой четверти бака под Харьков. Нас тут встретили и мы смогли найти заправку, хотя бы одну, которая работает. Это город Лозовая, Харьковская область. Мы сейчас здесь. Ехали на этой четверти бака и просто молились, чтоб нам хватило. Потому что мы не знали, может, мы в поле застрянем, связи не будет и все. Рискнули. Но лучше так, чем под пулями.

Покидали вещи, все, что было, и то не все забрали, в панике просто уезжали, драпали из города, потому что реально страшно. Пока ехала по Харькову, у меня сердце тряслось. Я не знала, а вдруг сейчас прилетит.

Там был большой перекресток в самом Харькове, но уже ближе к выезду, там стоял какой-то сгоревший танк. Потом я проезжала, видела две машины, которые были просто в хлам разрушены. Они стояли на дороге, и их никто даже не убирал. Когда ты это видишь и проезжаешь, это ****** [очень] страшно.

Мне еще, конечно, предстоит долгий путь, — я еду на запад. Буду делать остановки. Но в общем, я выехала и слава богу. Здесь тихо, здесь не стреляют. Так что так.

Обновление от Александры, 12 марта:

Я доехала до Трусковца. Сейчас здесь. Здесь тихо, спокойно. Ехала я, конечно, долго, пять дней. Дорога непростая была. Очень много пробок, в одной пробке я простояла семь часов на одном месте практически. Но уже доехала, все слава богу, хорошо.

Записала Яна Грин

---

Наталья Серебрякова. Сумы, 5 марта 2022 года

Фото Натальи Серебряковой

Меня зовут Наталья Серебрякова, мне 43 года. До войны я была кинокритиком. У меня есть семья: муж и сын. И кот.

Я сейчас нахожусь в городе Сумы, дома, пока не в укрытии. Сегодня относительно тихо, не было с утра ни авиабомбежки, ни артобстрелов.

Пока есть электричество, газ, вода и связь. Есть запас продуктов. Магазины работают, но в них почти ничего нет, например, в мясном магазине абсолютно пустые полки. В супермаркете «АТБ» можно купить кофе, соки, шоколад, мороженое, жвачку, бытовую химию. Но больше практически ничего купить невозможно, пустые полки. Муниципальный транспорт не работает. До этого работали троллейбусы, но сейчас уже нет.

Слава богу, физически из моих родственников и знакомых пока никто не пострадал.

Город пока не сильно пострадал от авиаударов и артобстрелов по сравнению с другими городами Сумской области, такими как Ахтырка и Тростянец. Но на Веретеновке разрушены частные дома, общежитие какого-то колледжа, не помню, какого, и здание артучилища на улице Герасима Кондратьева. Также в первый день горела церковь на той же улице.

Фотографии разрушений в городе Сумы через четыре дня после того, как мы взяли интервью у Натальи Серебряковой

Из моих знакомых пошел в тероборону бывший коллега по местной газете. А знакомых, которые рады будут установлению оккупационного режима, у меня нет. С теми, кто уехал, я общаюсь, и в общем рада за них.

Сейчас меня поддерживает моя семья, мой сын, мой муж, моя свекровь, моя мама, моя сестра, которые живут отдельно от меня. Также общение с котом. Радует, что пока еще есть связь и можно прочитать какие-то новости в интернете, можно почитать Facebook. Информацию я сейчас получаю из Telegram-каналов. Доверяю источникам украинских новостей и ukrnet. Видеообращения президента Украины слушаю, ну, пока работал телевизор, слушала, сейчас телевизор не работает.

До начала боевых действий я не думала, что такое может случиться и не верила до последнего, что Россия может развязать военные действия против Украины. Мне казалось это немыслимым вариантом. И до сих пор в это не верится.

Обновление от Натальи, 15 марта:

Я эвакуировалась в Ригу. Одна. Добиралась тяжело, но добралась.

Записала Наталья Жук

---

Вадим Нетребко. Киев, 10 марта 2022 года

Фото Вадима Нетребко

Зовут Вадим. Мне 30 полных лет. Я до войны был проджект-менеджером в IT-сфере, собственно сейчас продолжаю эту деятельность. Я не женат, детей нет. Есть мать, брат, собственно, с ними сейчас и нахожусь в Ивано-Франковске.

Почему я уехал во Франковск из Киева? Потому что в Киеве сейчас небезопасно для меня, небезопасно для моей семьи. Я не уверен, что завтра не прилетит ракета в наш дом.

За последние восемь лет у меня появилось очень много друзей и знакомых из Луганска и Донецка. И я слышал их истории о том, что происходило там. И это очень страшно, очень страшно то, что они пережили, как они выбирались с этих территорий, для того чтобы жить нормальной жизнью в Украине.

Я не хотел, чтобы мои родные видели то, что видели они. Поэтому я понимал, что может быть все, что угодно. Поэтому мы приняли решение перебраться на западную Украину.

Честно говоря, несмотря на то, что моя деятельность — это IT, я бы с удовольствием пошел бы работать в тероборону, точнее не работать, а служить. С большим удовольствием. Многие мои друзья пошли туда. Но у меня у единственного в семье сейчас есть возможность зарабатывать. И по сути от этого заработка зависит вся моя семья. И соответственно, у меня нет права их подводить.

В первый день войны, 24-го февраля, не стало моей бабушки. Она живет, точнее жила под Киевом, возле Васильково. И я так думаю, что когда она услышала выстрелы, ее сердце остановилось. И не стало бабушки. Мы ее в тот же день и похоронили.

В Киеве на левом берегу пострадало несколько жилых районов от российских ракет. Это то, что есть конкретно в Киеве. Мы уезжали в первый день войны, выехали в сторону западной Украины. Но мы попали в ужасную пробку, сразу же развернулись и решили остановиться у знакомой моей матери.

Этот поселок называется Бузова. Он находится на Житомирской трассе, в 30 км от Киева примерно. Мы остановились там на пару дней, чтоб переждать большой поток людей. И так вышло, что конкретно в этот период, спустя сутки поселок Бузова оказался на линии фронта. С одной стороны были украинские войска, с другой — российские. И мы были под обстрелом.

Там есть роддом Адонис, на моих глазах в него попадали снаряды российских танков. В соседний дом на крышу упала мина. Горели поля. Я меня есть видео.

Видео Вадима Нетребко

У меня перед окнами российские вертолеты заправлялись.

Видео Вадима Нетребко

То есть шла война. Неделю мы там находились, пока не отбили поселок. И у нас появилась возможность уехать. Мы вернулись в Киев. День мы там еще отдохнули после этой поездки. И снова выдвинулись на западную Украину. Уже другим путем за два дня добрались до Ивано-Франковска.

Некоторые мои друзья отправились на запад Украины для того, чтобы продолжать работать. У меня большинство друзей в сфере IT. Хотя многие, несмотря на это, пошли в тероборону. Мой лучший друг работает в очень известной мировой компании. Он получает огромную зарплату по меркам Украины. Однако его это не остановило и он пошел в тероборону. Я им очень горжусь, я очень люблю его и я очень надеюсь, что с ним все будет хорошо.

Никто из знакомых не ждал прихода российских войск. Но вы знаете, когда мы были в Бузовой и мины взрывались в ста метрах от дома и окна дрожали и весь дом дрожал, моя мать со слезами умоляла, чтобы это все закончилось, не важно, кто будет при власти, не важно, будет оккупационный режим или его не будет, главное, чтобы остановилась война, чтобы перестали умирать люди.

Я общаюсь и с теми, кто уехал. Более того, эта война сплотила всех. И я очень сильно переживал за всех своих знакомых, даже за тех, с кем давно не общался. Мы созвонились и я помог всем, чем смог, для того, чтобы уехать из Киева или для того, чтобы хоть что-то сделать для родных. Поэтому, да, я со всеми общаюсь. Я же и сам уехал из Киева.

Я очень спокойный человек. И даже когда над головой летали мины и взрывались у нашего дома, у меня не было паники. Т.е. на самом деле в этом плане я такой немного подкованный, практикую очень много ментальных практик, медитаций, йога. У меня нет паники, но я стараюсь поддерживать тех, у кого она есть. А таких людей, к сожалению, очень много. А это важно, чтоб в такое время мы поддерживали друг друга и не давали панике заполнить нас изнутри.

Первое, что я сделал в первый день войны, я установил у себя в Инстаграме уведомления на странице Зеленского для того, чтобы видеть немедленно, что он выкладывает. Я доверяю этому президенту и ценю то, что он делает и то как он преподносит Украину в этих непростых условиях. И стараюсь фильтровать информацию, потому что сейчас очень много дезинформации. У меня есть несколько проверенных каналов в Telegram-е, которые дают чистую и отфильтрованную информацию о том, что действительно сейчас происходит в стране. Ну и разумеется, все время слушаю видеообращения и читаю посты Владимира Зеленского, потому что он может от первого лица донести действительную ситуацию в стране.

У меня не было возможности общаться с [российскими] солдатами. Но я знаю много историй. Несколько моих близких рассказывали, что их знакомые сталкивались с ними. Кого-то расстреляли сразу же. Когда уезжали из Бузовой, у нас в колонне была машина, в ней женщина с дочкой и нам довелось пообщаться. И они рассказали, что были в плену несколько дней у солдат РФ. И слава богу, они остались живы. Общались с ними жестко, нагло, отобрали телефоны, они ехали без телефонов. Поэтому попросили нас поехать вперед и показывать дорогу, потому что у них не было навигатора. Морально они были очень истощены. Когда мы остановились, они просто вышли на улицу, сели на землю и плакали, обнявшись.

Сейчас все в шоке от того, что произошло. Меня разбудила моя мать двадцать четвертого числа в пять утра со словами: «Вадик, я слышу взрывы!». И я ей не поверил. Я сказал: «Тебе почудилось. Ложись спать. Это невозможно». Но через пять минут я, действительно, услышал взрывы. Я начал писать своим друзьям, которые живут неподалеку. И они тоже слышали. И все попросыпались. Я тогда жил в Киеве, в микрорайоне Оболонь. Это самая северная точка Киева. И мы слышали взрывы со стороны Бучи. Это страшно, это страшно.

Никто не верил. Я не верил. Если бы мне кто-то за день до этого сказал, что такое будет, я бы покрутил пальцем у виска и назвал бы этого человека сумасшедшим. Потому что до этого обстановка, настроение были абсолютно замечательными. За последние несколько лет наша страна сильно продвинулась, окрепла.

Мне очень нравится политика Владимира Зеленского и то, как он оцифровывает нашу страну. Мы — первое государство, у кого цифровые паспорта. Я очень этим горжусь. Я горжусь тем, чего добилась наша страна. И честно говоря, я крайне расстроен, потому что жизнь в Украине наконец-то начала налаживаться спустя 30 лет после того, как мы вышли из Советского Союза. И мы показывали себя с самой лучшей стороны как страна. И наши люди заставляли меня только гордиться тем, как они поступают, своей деятельностью, добротой, взаимопомощью, взаимоуважением. Я и сейчас этим горжусь. Только причины для этой гордости сейчас несколько другие.

Обновление от Вадима, 12 марта:

Я хорошо. В Ивано-Франковске. Тут тихо в городе. Большинство людей приезжие. Рестораны работают. В магазинах есть еда, аптеки работают. Два-три раза в день и минимум раз каждую ночь звучат сирены о налете. Вчера разбомбили местный аэропорт. Но он достаточно далеко от города и мы этого не слышали.

Записала Яна Грин

---