На днях проводил группу добрых знакомых из Штутгарта в Москву. Группа была туристическая, но из 40 человек 30 — знакомые и, по большей части, добрые. Семь ночей в Шварцвальде. Шесть часов поездом до Берлина. Большую часть проспал, ещё пил кофе и ещё вспоминал владельца гостиницы, где мы жили. Я знаю его лет семь, но только сейчас все понял! Текст вышел длинный, я разбил его на две части. В конце него три вопроса для тех, кто, как и я, неравнодушен к Шварцвальду. Победитель получит отличный приз и прижизненную славу знатока и ценителя.

---

Господин Леман всегда встречает своих гостей сам и всегда улыбается. Он владелец гостиницы, состоящей из нескольких больших шварцвальдских домов, которым по мере возможности и не в ущерб комфорту придается вид этнографического музея, появляются подземные проходы между домами, бассейны и косметические салоны. Все это находится в центре Среднего Шварцвальда, месте милом и трогательном, но, даже по сегодняшним меркам, вполне захолустном. Милый фахверк центральной улицы, пара средневековых башен, прелестный керамический промысел, несколько усадебных домов. Гостиничное дело господина Лемана расположено на окраине, но от этого оно только выигрывает.

Господин Леман не только всегда улыбается, но и всегда соглашается — с постояльцами гостиницы, посетителями ресторана, соседями — их немного, но они есть, с прохожими — их еще меньше, но они тоже есть… он соглашается и с домашними животными, но мог бы и не соглашаться, ибо домашние животные относятся к господину Леману с величайшим почтением и, кажется, немного побаиваются его. Единственный, с кем господин Леман может не согласится, это маленький мальчик Паскаль. И Паскаль единственный, с кем господин Леман говорит. С остальными он только соглашается и не разговаривает. Или, вернее, разговаривает, но, как правило, не замечаешь его движущихся губ — он ими лишь все время улыбается.

Господин Леман невысок, коренаст, но вовсе не толст, а, скорее, жилист. Цвет волос его странен — он значительно светлее пшеничного зерна, но темнее зерна рисового. Волос тонок и мягок и, несмотря на то, что господин Леман — мужчина возраста среднего, волосы его напоминают волосы ребенка.

Глаза его, в отличие от волос, глаза ребенка не напоминают. Хотя они небольшие, близко посаженные и с прищуром, который вовсе не скрывает цвет глаз господина Лемана. Он бывает разный, но как правило его — цвета — нет вовсе. Глаза господина Лемана черно-белые, как старый телевизор, и непонятно, что именно в них черное, а что — белое… Впрочем иногда, и, видимо, по погоде, они могут принимать льдистые оттенки, а иногда становятся цвета талой весенней воды или даже грозовой капли. А иногда — очень редко — и всегда в вечерних сумерках в его глазах могут появиться россыпи конфетти из золотой фольги. Эти россыпи случаются сразу, без повода и очень быстро гаснут, осыпавшись в черно-белых глазах господина Лемана.

Надо сказать, что постоянные гости гостиницы — а таковые есть и немало — уверяют, что эту золотистую пыль можно заметить и в следах господина Лемана, особенно если он оставляет эти следы ночами при новой луне… Обычно он выходит покурить в темноте, его трубка длинная и, наверное, керамическая. Она позвякивает в резонанс с воздухом, а после курения господина Лемана долго держится тоскливый запах можжевельника и испуганного ребенка. Это запах теплый, и ночной воздух, только начавший схватываться и замерзать, идет трещинами, тает и опадает тяжкой влагой на гортензиях, в изобилии рассаженных вокруг.

Только господин Леман может отличить звезды от шварцвальдских ночных светлячков — прочим это, как правило, не под силу — шварцвальдская ночь новолуния темна абсолютно, долины тянут темноту как толстые губы чай из блюдца, они хлюпают и чавкают темнотой, а затем, блаженно постанывая, затихают. Ели тянутся к ней, укутываются в нее и, растворившись в ней, тоже лишь сонно покряхтывают, стряхивая с себя мучащихся бессоницей белок. Пришедшая ночь пожирает горизонт и встает как стена. И стоит как крепость. До утра. И никто не может понять швадсвальдской ночью где небеса, а где лес — они сливаются в темноту и звезды сплетаются в созвездия с еловыми светлячками — мороками, и названия этих созвездий ни один астроном никогда не назовет…

И лишь господин Леман может сразу отличить звезду от лесной гнилушки — у него из глаз, как из разворошенных углей тухнущего костра, вылетают золотые искры и звезда становится ярче, а светлячок-гнилушка начинает тускнеть, мерцать и, обиженно шелестя, гаснет… Без сомнения, господин Леман — самый опытный из всех наблюдателей шварцвальдской ночи.

Иногда господин Леман устает соглашаться. Он никому не говорит об этом — он вообще старается не говорить, но, продолжая улыбаться и соглашаться, в темноту ночи он выходит не с трубкой, позвякивающей в остывающем ночном воздухе, а с тростью. Многим кажется, что это трость… Но это не трость. При ближайшем рассмотрении видно, что это багор. И чем дольше на него смотришь, тем больше и корявее кажется он. Господин Леман поначалу легко и без усилий несет этот багор, но те, кто могут различить удаляющуюся темно-серую тень, почти незаметную на фоне бесконечно темной ночи, замечают, что вот он уже опирается на этот багор. И фигура господина Лемана не уменьшается, как положено при удалении, а наоборот становится больше и больше…

Как правило, постояльцы не слышат и не видят сильной грозы, которая случается в такие ночи. Они спят крепко и гроза им лишь снится. Им снится ночная буря и гора, название которой многим спящим известно, хотя они не знают, откуда. Она именуется Еловый бугор и на вершине бугра стоит и воет господин Леман.

Стоит среди летящей со всех сторон хвои и еловых веток, среди кренящихся и падающих еловых стволов, иногда выдранных с корнем. Он ловит летящие стволы и швыряет их вниз, в долину. Он швыряет вниз и огромные валуны, невесть как оказавшиеся на Еловом бугре. Он пляшет на вершине, потрясая багром и протяжно и победно воет. Но когда в него попадает небольшой камень, летящий откуда то снизу, из долины, вой его становится визгом, он вырастает больше самой высокой ели, и, замерев, начинает всматриваться в этот маленький камень, форма которого похожа на человеческое сердце. Визг становится вновь низким воем. Этот вой спускается с Елового бугра в долину и долина в кромешной тьме грозовой ночи начинает испуганно шуршать, шептаться и неуклюже ворочаться — это лесные звери и птицы старается убежать, улететь, уползти от этого воя…

Но вой стихает, господин Леман уже не кажется ростом выше самой высокой ели и из его черно-белых глаз текут слезы… Нет, конечно, это не слезы — поначалу из глаз господина Лемана текут серебро и кобальт и, затвердев еще в воздухе, с шипением проваливаются в глубь горы, становясь рудой. А когда господин Леман уже нормального роста, из его глаз течет расплавленное стекло. Оно, как и металлы, твердеет еще в воздухе и, упав на землю, будет просто стоптано в песок.

Этот сон, который видят все постояльцы, бодрит и тонизирует, как любой мимолетный утренний кошмар, многие просыпаются в прекрасном расположении духа и даже не замечают, что на завтраке господин Леман отсутствует, хотя в иные дни он уже с утра приветствует гостей улыбкой и ободряющим кивком головы. Господин Леман появляется лишь ближе к полудню.

Окончание следует

---