У Алексея Миронова богатая творческая биография. Он работал в Cirque du Soleil, Teatro Zinzanni и Tigerpalast Variete, а также участвовал во многих международных цирковых фестивалях. Сейчас он дает сольные представления по всему миру, сценарии которых пишет сам. У артиста сложился свой собственный стиль, в котором он сочетает традиционную технику клоунады с современным театром.

Какие бывают клоуны?

На все вкусы и даже на их отсутствие. Согласно официальной классификации, бывают клоуны цирковые, эстрадные и театральные. А кроме того существует еще множество специализаций: музыкальные эксцентрики, дрессировщики, пантомимисты и т.п. Клоун может работать аниматором на детских утренниках, а может сниматься в кино. Но все это только для бумажек и ведомостей всяких. Можно разве «классифицировать» Никулина, Енгибарова?

А какой клоун ты?

Я — актерский клоун, или клоунский актер. Все еще не решил, какое слово писать первым. То, что я делаю, это синтез: театр, актер и клоун. Может, через какое-то время этот стиль назовут моим именем: американская клоунада, европейская клоунада, русская клоунада и мироновская (смеется).

Почему ты перешел от классической цирковой клоунады к театральной?

Любой клоун хочет быть услышанным. Не в каждом цирке сейчас это возможно. Еще когда учился, понял, что время великого советского цирка прошло. Я в 1991 году принимал участие в фестивале клоунады, где председателем жюри был Юрий Никулин. Тогда он сказал: «В это самое время, когда в магазинах утром нет белого, а вечером черного, мы решили устроить фестиваль клоунов». Зрителя перестал интересовать цирк, люди смотрели сериалы про бандитов и телешоу. Тогда я и задумался о своем собственном стиле и о своем шоу.

В чем разница между тем, что ты делаешь, и клоунадой в привычном понимании?

В советском цирке редко бывало, когда клоун вызывал зрителя на манеж. Сейчас многие так делают, но сложно представить, чтобы артисты МХАТа тащили зрителя на сцену. Такому клоуну сложно работать, если публика не идет на контакт, он скорее — аниматор. А актер, клоун-актер, может работать без зрителя, только он один и сцена. Зритель для него — это зритель, а не инструмент и не клиент.

Но знаете, Карандаш говорил, что клоуны как чайники: один подтекает, иной не блестит, у другого вместо ручки проволока, но воду можно вскипятить во всех.

Как ты попал в цирк Дю Солей?

В 1997 году в Гамбурге встретились с его директором. Он спросил, нет ли желания. Я и не знал тогда, что это такое — цирк Дю Солей. Приехав туда, я понял, как это здорово. Публика там подготавливается на подходе, и в зале зрители уже «теплые». Но тогда этот цирк был авангардом, а сейчас — мейнстрим.

Пожив в Америке, ты уже не возвращался в Россию?

Возвращался. Но это была совсем не та страна, из которой я уезжал. Дверь захлопнулась, а ключи внутри. И я снова уехал в Америку. Там все было на тот момент как-то проще для меня. Потом были предложения из Европы. Так я переехал сюда. И вот уже 10 лет живу в Берлине.

Расскажи в двух словах о своем спектакле Bon Voyage! О чем он?

Изначально он должен был называться «Пошел на …», но я понял, что название непроходное. Хотя он отчасти об этом. О желании быть принятым другими и о том, что это подчас невозможно.

Есть ли разница между русской и иностранной публикой?

Раньше была, а сейчас почти нет. Разница лишь в том, что в начале спектакля московскому, скажем, зрителю надо чуть больше времени, чтобы настроиться, начать смеяться и получать удовольствие. Потому что Москва — она такая вся суматошная, быстрая. А берлинцы спокойнее, они почти сразу готовы к эмоциям, их обычно настраивать не надо. Юг Германии очень охотно смеется. Говорят, скандинавов тяжело рассмешить, но я не знаю, я там не был. Наверное так и есть, тяжело же смеяться на ветру и холоде, тогда как под пиво баварское легко хохочется. А вот дети, наоборот, везде одинаковые.

«Клоунская» специальность мешает или помогает в жизни?

Не могу воспринимать жизнь серьезно. Вот совсем. Особенно в учреждениях. Там, где люди пытаются быть кем угодно, но не самими собой. Для меня дико сложно говорить с людьми на службе. А еще бывает, когда спрашивают про работу, говорю: «Я — клоун», а мне в ответ: «Понятно. А нормальная работа у тебя есть?»

Что сложнее — заставить людей плакать или смеяться?

Настоящая клоунада — это умение совмещать смех и слезы. Была такая реприза, работал ее клоун Грачик. Он вначале смешил зал, а потом, во время финального выхода, звучала песня про то, как старый клоун прощается с цирком. Грачик снимал с себя клоунский наряд, оставался в черном трико, а вещи складывал в чемоданчик. И просто молча стоял на сцене. Затем выходила его дочь и забирала чемоданчик. Вначале смешно, а потом грустно. Трогает, не когда нарочито смешно, а когда смешно, но с налетом грусти, когда смех и слезы на грани.

Заставить человека плакать легче. Человек вообще больше расположен грустить. А вот чтобы заставить человека смеяться, надо вначале влюбить его в себя.

Бывало ли у тебя так, на душе кошки скребут, а нужно смешить людей? Что в таких случаях брало верх — грусть или радость?

Бывало. Ведь я на сцене не играю, я на сцене тот, кто я есть, просто я немного другой. Это, наверно, даже не образ, это тот же я. И конечно, мне может быть грустно, но я работаю, и тогда в голове появляются другие мысли. Я не изображаю хорошее настроение, когда мне плохо, просто я не думаю об этом. А плохое настроение обижается, что я о нем не думаю, и уходит. Хотя оно, может, тоже не хочет таким быть и если дать ему любви, то оно обрадуется?

с Алексеем Мироновым беседовала Яна Жаркова ■

---